Возможна ли «перезагрузка» между США и Россией?
После окончания Второй мировой войны почти каждый американский президент предпринимал попытку «перезагрузить» отношения с Россией. Гарри Трумэн признался как-то в своем дневнике, что он устал «нянчиться» с Советами, которые не выполняют обязательств, взятых ими на себя на Ялтинской конференции. Дуайт Эйзенхауэр в рамках своей политики, известной как «дух Женевы», стремился заново начать формирование отношений с преемниками Сталина. Джон Кеннеди также пытался пересмотреть американо-советские отношения, однако катастрофический венский саммит в июне 1961 года проложил путь лишь к созданию Берлинской стены и Карибскому кризису. Ричард Никсон тщетно искал пути к разрядке напряженности со стареющим и склеротическим брежневским руководством. Джимми Картер также пытался изменить условия американо-советских отношений в начале своего президентства, как и Рональд Рейган, который предложил стратегию, получившую широкую известность – «Мы побеждаем, они проигрывают».
Некоторые из упомянутых попыток перезагрузки были основаны на необходимости перехода к более жесткой политике в отношении России, в то время как другие были продиктованы стремлением найти общий язык. Однако, после холодной войны все эти усилия оставались безответными. Конкретные поводы в каждом случае были разными, но в конце концов, все они потерпели неудачу, потому что проект российских реформ споткнулся в конце девяностых. В результате, вместо того, чтобы присоединиться к либеральному международному порядку, Россия превратилась в ревизионистское государство, чья общая внешнеполитическая ориентация крайне ограничивала возможность сотрудничества между Западом и Москвой.
Именно поэтому перезагрузка Трампа также почти наверняка завершится провалом, и это даже хорошо, поскольку с учетом нынешних требований Москвы она почти наверняка означала бы необходимость пожертвовать некоторыми традиционными интересами Соединенных Штатов.
Как и в прошлом, перезагрузка американо-российских отношений начинается с оценки каждой стороной национальных интересов страны в понимании ее политического руководства. В советские времена это главным образом означало такой контроль над процессом биполярного американо-советского противостояния, который позволил бы предотвратить просчеты и недоразумения, способные привести к ядерной конфронтации и, возможно, к разрушительной войне с применением термоядерных вооружений, то есть к абсолютно немыслимым масштабам катастрофы.
После окончания холодной войны эти проблемы приобрели более прозаический характер и в основном стали сводиться к поддержанию и расширению либерального мирового порядка, основанного на верховенстве права, который Роберт Коган называет «миром по-американски». Первоначально делались попытки привлечь Россию к участию в институциональных структурах либерального миропорядка. Однако в последнее время ситуация изменилась, и эти попытки сближения сменились действиями, направленными на сдерживание усилий России по разрушению сложившегося порядка.
Главным препятствием на пути этих усилий является персонализованная система правления, созданная Владимиром Путиным, подкрепленная политической и стратегической культурой, делающей акцент на страхе перед дестабилизацией, иностранным окружением и внезапным нападением. Эта культура почти исключительно сфокусирована на сохранении режима и выживании клановой капиталистической клептократии, возникшей на месте хаоса эпохи Бориса Ельцина.
Легитимность этой структуры опирается на весьма ненадежную основу. Она обязана своему успеху общенациональному восприятию стабилизации и нормализации обстановки в стране, которые стали возможными в результате всплеска цен на нефть после катастрофы 9/11. Это принесло огромные выгоды олигархам, приближенным к власти, а кроме того, государственные доходы перераспределялись единоличным правителем в патримониальном стиле русских царей и верхушки коммунистической партии. В определении Макса Вебера, «патримониализм» – это «режим, в котором права суверенитета и права собственности сливаются до такой степени, что становятся неразличимыми, а политическая власть осуществляется теми же способами, что и экономическая».
Цветные революции в ближнем зарубежье, начиная с Украины в 2004 году, остаются самой серьезной проблемой для национальных интересов России в восприятии Кремля. Укрепление системы потребовало обеспечения доминирующего положения отечественных СМИ, шлифовки и популяризации образа Путина как сильного лидера, который снова сделал Россию великой державой, а также формирования общественных страхов перед враждебным окружением со стороны США и НАТО, которые якобы намерены не допустить, чтобы Россия заняла подобающее место на мировой арене.
Это вовсе не означает, что Путин абсолютно цинично относится к вышесказанному, хотя он и является одним из самых больших циников в мире. Как любит говорить Элиот Коэн, «нельзя утверждать, что государственные деятели часто говорят то, во что сами не верят – скорее, они верят в то, что сами говорят».
Решение сирийской и украинской проблем, которые представляли собой два самых больших противоречия между Соединенными Штатами и Россией вплоть до вопиющих попыток Москвы вмешаться в президентские выборы в США в прошлом году, было бы сложной задачей для любого американского президента, поскольку Путин рассматривает обе проблемы в контексте череды «цветных революций», конечной целью которых является смена режима в России.
Любая перезагрузка отношений, которая удовлетворила бы Путина, потребует уступок со стороны США в отношении Украины и системы европейской безопасности в обмен на сомнительные обещания России. Для президента, чей сын, по всей видимости, искал во время предвыборной кампании убийственный компромат на его оппонента, такая перезагрузка просто невозможна.
